Колыбельная И хрупок наш мир. Он рушится на части. О, сколько просил я людей разной масти Меня в брод провести, показать мне дорогу, Но в ответ получал «Сам бреди понемногу».
Ой, и хрупок наш мир. Собираем осколки. Давай устроим мы пир на могильном пригорке! Давай мы плюнем в воду и ее напьемся! Эх. Как знать! Может, в свет никогда не пробьемся…
Ах! И хрупок наш мир, как старое полено. Топором по ноге – заболело колено. Твой кулак угодил прямо по носу другу, И тогда цепь ударов вновь замкнется по кругу.
Да. Ты хрупок наш мир. Дал ты трещину снизу. Ты уже ставишь, сир, мне загробную визу. Ты смешон и ужасен. Лишь смеешься в ответ, Людям даришь надежды, которых то нет!
Слишком хрупок наш мир. Позабыт позаброшен. В череде своих снов сонным маревом скошен. Спи, усни, но запомни: ты лег уж на край… Остывает земля,.. вместе с ней остывай.
Мой театр. Опера спета. Выключен свет. Догорают на окнах последние тени. Просто я опоздал на священный обед, Просто я не успел… Рвется мозг от мигрени. Только мы в коридоре сидим, тихо ждем. Уж за сценой не слышны веселые речи. Свет погас, и горят в канделябрах огнем Одинокие, вечно нетленные свечи. Чего занавес ждет, о ком помнит партер? И рояль почему уж играть нам не может? А на сцене рождались и Гюго, и Вальтер, И Королева не раз восседала на ложе. Много раз свою смерть Дездемона встречала, И на сцене по морю бродил Одиссей… А теперь тишина. Я не помню печали. Мой портрет все висит средь портретов друзей. Но мы уйдем за кулисы, там ждет воздух осенний, Там наш дом, там единый вопрос и ответ… Догорают на окнах последние тени. Наша опера спета. Выключен свет.
Мы?! Мы с тобою другие. Мы с тобой не такие как все. Мы живем под другим солнцем. Мы не знаем законов, Наши деды живут на войне, Пишут пальцами по красному донцу. Дети смеются в скалах. Эхом звучит их чистый смех, Только больше нет у них памяти. Дети плачут у моря. Чайки взор свой бросают вверх, Но вы это не во что ни ставите! Мы с тобою другие, Мы отбрасываем за собою тень, Мы еще просто верим людям. Мы пока молодые, Мы рады прожить еще один день, Мы еще прижимаемся к земным грудям. Только ветер знает, Только тихо остается все вокруг, Только мы с тобой не такие. Он в толпе не страдает, Он с ближним давно не друг… Да, мы с тобою совсем другие! Дети забвенны в лесу. Каждая капля их безыменности Дарит спокойствие черствым судьбам. Хоть вы иссушили слезу, Вы не расстались со следами тленности, Вы уже не верите странным людям. Мы с тобою ушли! Хоть и другие, но мы не помним имени, Мы забыли лица окружающих, Мы ничего не нашли. Мы другие, но не слышим времени. Мы одни из тысячи замерзающих! Мы другие, другие!!! Мы одни и не знаем, Кто страдает и верит, Кто в своем одиночестве не похож на толпы окружающих, но пропивает и выбрасывает свою память. А другие ли мы?
Солнце Ясно. И все. Конец. Ясно. Мы все забыли. А помнишь, как когда то пили Мы сладость от пьяных сердец? Знаешь, это не сон. Слышишь? Звук электрички? Быть может то в перекличке Застыл колокольный звон. Тихо… Лишь лай собаки. Тихо!.. Не буди тишину. Оставь ка ее погулять ты одну В ночном густом и звонком мраке. Веришь, мне не смешно. Не надо, оставь насмешки. Мир собран был за 7 дней, в спешке, Пора б узреть нам то давно… Ясность. И все – конец. Мне ясно – пути начало. И как бы скрипка не кричала Ведет скорбь счастье под венец… И ясно все… жаль разлетится сизый тот кумар. И в точку плоскую сойдется снова шар.
Этот смешной ад Я понимаю, что однажды в аду Одним прекрасным утром себя я найду. И там, опустившись на самое дно, Граненым стаканом буду пить я вино, Сухое вино цвета красной крови, И, пытаясь прикурить, чуть не спалю свои брови, А потом, затянувшись сизым дымом, Стану Богам Смерти настоящим нарывом: Поиграю с ними в кости на годы службы, Разопью пару бутылок в честь новой дружбы, Коль удача улыбнется, убегу оттуда, От этого проклятого заточенного люда. И вновь на земле точно так, как в аду Свою пьяную жизнь как и прежде веду.
Проснулся я утром, это был сон. В ушах доселе стоит пьяный звон. Шатает, размыты лица всех горожан, А в углу лежит Бога Смерти стакан.
